«Главное для нас – работать спокойно и в полном убеждении,

что сегодня, завтра или позднее…

никто за нас это не сделает…»

 

из монолога подполковника Полякова, одного из героев военного романа

Владимира Богомолова «Момент истины или в августе 44-го …»

 

 

В ДЕНЬ ЗАЩИТНИКА ОТЕЧЕСТВА!

23.02.2017

 

Адресовано защитникам отечества 

 

Из Послания Бога людям Земли.

   « – Прошу дать оценку действиям военнослужащих, которым при исполнении воинского долга приходится убивать.

    – Убийство агрессора, террориста или иного вооружённого преступника грехом не являются – это уничтожение зла, но тягчайшим грехом являются все деяния агрессора, поскольку несут зло. »

На свой вопрос собеседник Пророка получил его чёткий ответ.

 

***

 

Не всё так ладно проходило в моей жизни, как может показаться после того, что вы прочтете дальше. В старых семьях было много детей и родственников. И они все были разные.

Да, были примеры, но были и анти-примеры. Были светлые страницы жизни, но приходилось проживать и в другом измерении…

Важнее – что ты выберешь из того, что тебе предлагает судьба.

 

Я рос на примерах отца, дедов, родственников по линии матери и отца. С кем-то мне не пришлось общаться, и они остались в памяти по рассказам родственников. Каждому выпала своя судьба.

Дед по линии матери родом из Белоруссии, 1901 г.р. партизанил и воевал в Красной Армии. Погиб 3 марта 1944 года. Похоронен на воинском кладбище №2935, в Могилевской области Белоруссии. В Быховском районе Новобыховского сельского Совета, в посёлке Могучий Партизан. В списке из 555 человек похороненных там воинов, его номер – 269, рядовой Легченков Антон Евдокимович.

 

Памятник на воинском захоронении №2935

 

 

Послевоенные годы привели к гибели тестя моего деда – отца моей бабушки Кати. Я не видел его даже на фото – их не сохранилось. Это был мой прадед Фока. Пережил войну, оставаясь в оккупированной Белоруссии. История прадеда Фоки останется в моей памяти. Сдавая послевоенный продналог, недодал прод/комиссии, чего-то не хватило. В счёт недостачи у старика отобрали лошадь, на которой привёз свой налог. Домой к детям и внукам без коня-кормильца? Увещевания и просьбы о смягчении не помогли – дед Фока вышел и на площади стеганул хлыстом бюст Сталина. Вечером за ним приехали. Больше его никто и никогда не видел.

Дед по линии отца, 1913 года рождения, служил в первом призыве Кремлёвского Полка в Москве. Но на войну взят не был. Всю войну, имея бронь, работал мастером на военном заводе №92 в городе Горьком, собирая 57-мм противотанковые пушки ЗИС-2 и знаменитые «дивизионки», 76-мм пушки ЗИС-3. Он отвечал за сборку орудийного затвора.

Родной брат моей бабушки, Легченковой Екатерины Фоковны, 1904 г.р., которая сама прожила в оккупации в Белоруссии с пятью детьми на руках всю войну, был офицер – танкист. Родился в 1922 году. Попал в штрафбат. Воевал и остался жив, сохранив офицерское звание.

Двоюродный брат бабушки, 1924 г.р. живший с ней до войны в одной деревне Дубравка, при сельсовете Батаево, Хотимского района, Могилёвской области, прошёл всю войну связистом, пройдя от рядового до офицера. При форсировании Днепра связист Пиллипенко Михаил Корнеевич, корректируя огонь артиллерии, вызвал огонь на себя, но остался жив. Представлен к званию Героя Советского Союза. Умер в Москве в звании генерал-лейтенанта 24 ноября 2009 года.

Его я, если сам и видел, только в детстве и на родине у бабушки в Белоруссии. Каждое лето отдыхал у неё в своё первое десятилетие жизни. Родственники и ветераны были ещё живы и иногда навещали родные места. Послевоенная жизнь разметала всех по стране.

Мой отец, как и мой дед, также всю жизнь проработал на 92-м заводе. Сегодня это нижегородский машиностроительный завод. У отца более полувека трудового стажа. Служил в начале пятидесятых годов в Германии, под Магдебургом артиллерийским наводчиком 122-мм гаубицы. Ему довелось пострелять и из 76-мм пушек, что собирал в войну его отец. Довелось побывать отцу и в берлинском Трептов-парке у монумента Воину-Освободителю спустя несколько лет после его открытия.

 

***

 

На чём в детстве рос такой пацан, как я? Шестидесятые и семидесятые годы страны Советов под названием – СССР?

Военные книжки детства, что покупал мне мой отец. Советские фильмы про войну, некоторые уже совсем забытые, но благодаря интернету сегодня они уже не канут в лету. В девятилетнем возрасте смотрел у бабушки в деревне фильм Станислава Говорухина «Белый взрыв». Бабушка улыбалась и молчала, слушая мой сбивчивый пересказ по возвращению из деревенского клуба – у неё была своя война.

«Техника-молодёжи» с шестидесятых годов, сколько себя помню, с рубрикой «Историческая серия ТМ» - публикации о технике военных времён, антология войны для советского мальчишки.

Рассказы людей прошедших войну, не родных, но ставших близкими по духу. Дед Иван Андреевич Кузин, 1911 г.р. воевавший в финскую, и с начала ВОВ отступал с боями до 1942 года, где на Дону был ранен и комиссован по непригодности. Не любил рассказывать о войне, приходилось допытываться. Дед был хороший человек, но слишком много повидав, не приукрашивал свою войну. Я работал с ним напарником в 1984-1985 годах, будучи в те годы студентом.

У супруги на работе был пожилой ветеран ВОВ. На корпоративных вечеринках они нередко общались. Это было в конце девяностых прошлого века. Я его только видел, но слова ветерана-фронтовика остались в моей памяти. «Спать не могу, сколько лет прошло, а снятся, и сняться лица фашистов, молодых немцев, которых я убил в рукопашных боях». Он называл это число. Восемь человек. Добавляя – они были такие же молодые, как и мы. Память и совесть солдата. Остались его слова о тех боях – «это было очень страшно», но, по словам жены, он не хвалился и не гордился, скорее наоборот – искал понимания…

 

***

 

Те, кто вкусил, что такое война по-настоящему – не многословны. Но их слова – дорогого стоят. Я читал в детстве много книг о войне. Некоторые до сих пор со мной. Добротные книги, написанные большими мастерами и настоящими солдатами.

 

Когда мне было сложно в последние годы, я брал книгу Владимира Богомола «В августе сорок четвёртого…» или ставил её на аудио-прослушивание. Как она запала с юности своим сюжетом, предисловием и началом романа.

 


 

«Момент истины»

 Немногим, которым обязаны очень многие…

 1. Алехин, Таманцев, Блинов.

      «Их было трое, тех, кто официально, в документах, именовались «оперативно-розыскной группой» Управления контрразведки фронта.

           В их распоряжении была машина, потрепанная, видавшая виды полуторка «ГАЗ-АА» и шофер, сержант Хижняк…»

 

 

И ещё, слова замечательной книги, использованные мной при подготовке материалов к проекту Мост, десять лет назад.

Из повести Бориса Васильева «А зори здесь тихие…»:

        «Старшина встал. Колени ещё дрожали и сосало под ложечкой, но время терять было уже опасно. Он не трогал Комелькову, не окликал, по себе зная, что первая рукопашная всегда ломает человека, преступая через естественный, как жизнь закон «не убий». Тут привыкнуть надо, душой зачерстветь, и не такие бойцы, как Евгения, а здоровенные мужики тяжко и мучительно страдали, пока на новый лад перекраивалась их совесть…»

 

        «Покачиваясь и оступаясь, он брёл через Синюхину гряду навстречу немцам. В руке намертво был зажат наган с последним патроном, и он хотел сейчас только, чтоб он успел свалить ещё одного. Потому что сил уже не было. Совсем не было сил: только – боль. Во всём теле…

         А немцев всё не было. Не попадались они ему, не стреляли, хотя шёл он грузно и открыто и искал этой встречи. Пора было кончать эту войну, пора было ставить точку, и последняя эта точка хранилась в сизом канале его нагана».

Борис Васильев «А зори здесь тихие…»

 


 

У нас всегда было много хороших примеров, крепких мужиков, настоящих воинов …, и не только на войне. Но и во всём остальном. В науке, религии, философии, в политике, экономике, культуре. Во всём перечисленном были имена, и какие – пример служения родине, делу и слову.

 

***

 

Мир и война. Две противоборствующие стороны. Наш мир за последние тысячелетия знал разные войны. Двадцатый век, завершая второе тысячелетие, изменил наш мир до неузнаваемости. Цинизм войны достиг своего апогея.

Что происходит с душой человека?

В старом советском фильме «Хроника пикирующего бомбардировщика» Олег Даль голосом своего главного героя, старшины-радиста Соболевского, восклицает «Куда же они у них подевались?!», когда речь заходит о чувствах вражеских лётчиков. Командир их «пешки», старший лейтенант Архипцев, пытался сказать об этом – «фашист, как и всякий нормальный человек, рождается с нормальными человеческими чувствами».

 

Пророк в Послании Бога чётко и прямо даёт нам разъяснение по этому поводу. Попробую сказать вам об этом своими словами.

Души таких известных сегодня персонажей как Гитлер, Сталин, Ленин, личностей типа Чикатило, изначально были чисты. Созданные Богом в Любви и в паре со своей родной половинкой, в процессе жизни утратили любовь полностью. И, оказались теми, кого мы хорошо узнали по нашей истории. Какова их посмертная судьба – ведь души остаются и не исчезают?! По словам Пророка – душа создаётся Богом навечно…

Приговор озвучен. По тому злу который они совершили… Нет конкретных слов приговора – его сделал сам СОЗДАТЕЛЬ, Бог нашей галактики, но нам открыли их возможную дальнейшую судьбу.

Нам открыты причины, лежащие в столь глубоком падении души в пучину греха и порока.

Влияние Дьявола – «тёмной стороны», на первом месте. Душа не устояла перед ним и подпала под его влияние…

Ближайшая планета Жизни будет готова к заселению человека через несколько сотен тысяч лет. Там души грешников ждёт повторение кругов Ада и порока, соответственно в первой и второй человеческих формациях.

Наиболее «отличившихся» на Земле ждёт более суровая кара. Шестьдесят миллионов лет эти души будут ждать следующую планету Жизни и многие грешники первой формации на ней станут вечными спутниками Ада.

Вселенная огромна и Жизнь в ней будет создаваться ещё долгое время по космическим меркам.

 

***

 

Пленных не убивают. По крайней мере, на войне среди настоящих воинов не было принято убивать пленных. Там, где существуют негласные правила и кодексы чести. Даже если это совсем, падшая душа поверженного врага. Хороший солдат – не убийца, не захватчик. Он, прежде всего защитник и воин.

Человеческие качества определяют, кто окажется победителем в бою.

 

А вот судьбу души решает только ТОТ, кто её сотворил… Ведь как мы сегодня знаем – у каждой души есть своя пара. И своя судьба…

 

Пленных не убивают, им оставляют шанс. Как воспользуется им и свободой человек зависит только от него самого. Но выбор невелик – либо ты с Богом в душе, либо нет …

Хороший солдат сегодня – это, прежде всего профессия. К сожалению, пока очень востребованная.

 

Монумент Воину-Освободителю в Трептов-парке

 

Автор, 23-27.02.2017

 


 

PS: В фильме «Два бойца» была замечательная фраза про оружие и его хозяина. «Главная деталь оружия бойца есть голова его владельца».

А главным оружием солдата является его душа, которая способна не потерять на войне главного – ЛЮБОВЬ.

Я решил написать вам обо всём этом, 23 февраля 2017 года, увидев на канале «Звезда» в тот день, документальные фильмы о тяжёлом авианесущем крейсере «Адмирал Флота Советского Союза Кузнецов» и о работе боевых водолазов.

 


 

14.01.2018, 3:45

PS: из текста к главе «С чем пришли к 2004-му году?» –

 «*» Хочу, очень хочу дополнить написанное мной ранее совершенно другими словами. С чем мы пришли к приходу на Землю Послания Бога

При всей критике нашей жизни и по праву, при всём с чем мы пришли – у нас есть ещё то, за что не стыдно. Что держит тебя на плаву и удержит обязательно, как бы тяжело не было. Это очень личные строки, обычно не выносимые на взор постороннего человека никогда. Но видимо время всему…

«В августе сорок четвёртого…», Владимир Богомолов. Глава 98. Оперативные документы – «Надо смотреть правде в глаза» – генерал Егоров Колыванову в шифрограмме от 19.08.1944 г.; генерал-лейтенант Егоров Алексей Николаевич, непосредственный командир и начальник нашей троицы из «Момента истины в августе сорок четвёртого…» От него также очень много зависело, он прикрывал своих людей, был им буквально отцом родным. Он же и требовал с них сполна...

Я говорил вам ранее, что меня вдохновляла во время моей работы статья Игоря Дедкова. Его лицо каким-то невероятным внутренним содержанием напомнило мне лицо Александра Сергеевича Баталова.

Хорошо понимаю – из-за таких людей Послание Бога и оказалось в России. Оно не могло не появиться именно у нас. Эти люди – та самая почва, где и суждено прорости СЛОВУ БОГА, попав на нашу землю на рубеже тысячелетий. «*»

«Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить: У ней особенная стать — В Россию можно только верить…»

 

      

 

«Если смотреть правде в глаза»

Игорь Дедков

 

     

Мемориальная доска. На ней его слова: «В пятьдесят седьмом после Московского университета я приехал в Кострому работать. Позже понял, что приехал жить».

И дальше – Через тридцать лет из этого дома уезжал в столицу человек, составивший славу и достоинство отечественной культуры.

 

Он ушёл из той своей жизни – за десять лет до прихода Послания…

 из статьи Игоря Дедкова «Если смотреть правде в глаза»

 

«Владимир Богомолов существует и присутствует в современной литературе только своими книгами. Ни интервью, ни статей, ни речей, ни щедрого оповещения о своих творческих планах, ничего – кроме книг. В конце концов, у каждого свой характер. В конце концов, у каждого свои представления о долге и чести писателя, о писательском образе жизни и может быть самое важное – об ответственности за написанные и произносимые слова ...

… Герои романа Владимира Богомолова «Момент истины» («В августе сорок четвертого...») воюют не числом, а уменьем. Всеми своими действиями, всем своим пониманием долга и возникшего положения они опровергают якобы заведомые преимущества больших чисел и количеств, их решающую роль. Автору близка вера его героев, он тоже по-своему её исповедует. Как и они, он верит в честную, исполненную до конца, до «результата», работу, верит в силу умения и знаний, в решающие преимущества достойно мыслящей и ответственно действующей личности.

У В. Богомолова был повод сказать твердо: «По моему убеждению, которому я неуклонно следую, автор может писать только о том, что он знает досконально («Я это знаю лучше всех на свете — живых и мертвых, — знаю только я»)» …

Герои романа стоят на самом острие категорического приказа, далее приказывать некому. Далее нет никого. Да они и не хотят уйти от ответственности. Они ясно сознают: «никто за нас это не сделает;..» Они добьются «результата» и «момента истины», и это будет торжеством воинского уменья, ума, мужества, торжеством профессионализма над «любительским» подходом к делу войны…

… роман Владимира Богомолова убеждает нас в том, что до общедоступности и очевидности чаще бывает далеко, чем близко.

В этой книге историческая и человеческая конкретность войны, неопровержимая и неожиданная.

Проза Владимира Богомолова чужда всему мнимо-значительному, манерному, нарочито-«художественному», нравственно-неразборчивому. Она неизменно сдержанна и благородна, достоверна и убедительна. Все, о чем она говорит, серьезно, независимо от расхожих мнений и модных поветрий и основано на том же суровом чувстве ответственности, которое вело героев писателя: «Никто за нас это не сделает...»

Читая Владимира Богомолова, понимаешь, этому писателю и человеку можно верить. Он рассказывает о войне, словно видел мысленно всю Россию, где в каждой второй или третьей семье кто-нибудь не вернулся».

Игорь Дедков

 1984 год

и ещё – строки замечательного писателя и солдата:

Владимир Богомолов

Сердца моего боль

рассказ

Это чувство  я испытываю постоянно уже многие годы, но с особой силой – 9 мая и 15 сентября. 

Впрочем, не только в эти дни оно подчас всецело овладевает мною.     

Как-то вечером вскоре после войны в шумном, ярко освещенном "Гастрономе" я встретился с матерью Леньки Зайцева. Стоя в очереди, она задумчиво глядела в мою сторону, и не поздороваться с ней я просто не мог. Тогда она присмотрелась и, узнав меня, выронила от неожиданности сумку и вдруг разрыдалась.    

Я стоял, не в силах двинуться или вымолвить хоть слово. Никто ничего не понимал; предположили, что у нее вытащили деньги, а она в ответ на расспросы лишь истерически выкрикивала: "Уйдите!!! Оставьте меня в покое!.."    

В тот вечер я ходил словно пришибленный. И хотя Ленька, как я слышал, погиб в первом же бою, возможно не успев убить и одного немца, а я пробыл на передовой около трех лет и участвовал во многих боях, я ощущал себя чем-то виноватым и бесконечно должным и этой старой женщине, и всем, кто погиб – знакомым и незнакомым, – и их матерям, отцам, детям и вдовам...    

Я даже толком не могу себе объяснить почему, но с тех пор я стараюсь не попадаться этой женщине на глаза и, завидя ее на улице – она живет в соседнем квартале, – обхожу стороной.    

А 15 сентября – день рождения Петьки Юдина; каждый год в этот вечер его родители собирают уцелевших друзей его детства.    

Приходят взрослые сорокалетние люди, но пьют не вино, а чай с конфетами, песочным тортом и яблочным пирогом – с тем, что более всего любил Петька.    

Все делается так, как было и до войны, когда в этой комнате шумел, смеялся и командовал лобастый жизнерадостный мальчишка, убитый где-то под Ростовом и даже не похороненный в сумятице панического отступления. Во главе стола ставится Петькин стул, его чашка с душистым чаем и тарелка, куда мать старательно накладывает орехи в сахаре, самый большой кусок торта с цукатом и горбушку яблочного пирога. Будто Петька может отведать хоть кусочек и закричать, как бывало, во все горло: "Вкуснота-то какая, братцы! Навались!.."    

И перед Петькиными стариками я чувствую себя в долгу; ощущение какой-то неловкости и виноватости, что вот я вернулся, а Петька погиб, весь вечер не оставляет меня. В задумчивости я не слышу, о чем говорят; я уже далеко-далеко... До боли клешнит сердце: я вижу мысленно всю Россию, где в каждой второй или третьей семье кто-нибудь не вернулся...

1963 г.

 ***

14.01.2018 г., 4:07

автор

 


 

25.09.2018 г.

Причины войн и санкций..? Сила. Вместо того чтобы протягивать руку слабому, сила конца второй порочной формации – последнего своего тысячелетия, распоясывается в своем человеческом факторе и давит, топит, грабит, обманывает, обворовывает, убивает… Если бы она знала что ждёт её после, то потеряла бы покой и сон. А ждёт её долгая и дальняя дорога, как в песне. Гармония должна быть восстановлена, и она будет восстановлена, но только после смерти личности и отделения падшей так низко души от тела. Без тела у души уже нет ни малейшего шанса. Судьбу её решает только ТОТ, кто её создал. Рогатый, пардом, Дьявол к созданию души не имеет никакого отношения. А вот к её падению в пропасть – самое прямое…

Человеческий фактор, как и всё, что имеет отношение к человеку, в частности второй промежуточной порочной формации двойной по своей сути. Ранее – 12 лет тому назад начиная свой проект МОСТ, видел его только в негативном тоне. Речь о человеческом факторе, конечно же, но пришедшее Послание приоткрыло глаза – оно, как и всё в нашем мире имеет двойственную природу. За негативом скрывается позитив. И наоборот – положительное всегда порождает негатив. Причина? Очевидна! Геном 2-й порочной формации содержит гены порока. Но мы не должны критично на это смотреть – работа Творца и Создателя безукоризненна. Это – экзамен. Нам – нашим душам. Рай не может содержать порок, его там нет по определению. Так и душа должна обрести стойкое неприятие греха. Это просто экзамен. И его надо пройти.

Причины войн и санкций..? Только в силе. Но и в отсутствии разума, тоже. Всякий услышит свой приговор, но уже будет поздно что-то менять. Пророк во второй беседе при ответе человеку на его вопрос за номером «№2.101», чётко указывает только два состояния души после смерти тела – это благодатный покой и глубокое раскаяние. Дословно – надо привести ЭТИ СЛОВА. Мы не скажем лучше:

... 

2.101 – А есть ли потусторонний мир?

– Потусторонний мир – это состояние души, когда она отделилась от умершей плоти, а новую еще не обрела и находится на пути к ней. Этот путь может быть близким, если душа обретет плоть на той же планете, и дальним, если новую плоть обретет на другой планете. Близкий путь занимает мгновение, а дальний исчисляется сотнями тысяч и даже десятками миллионов лет.

Душа ощущает реальный мир через плоть, а когда плоть умирает, то душа уже не способна ни видеть, ни слышать, ни осязать.

В этом состоянии она способна испытывать только два состояния – состояния благодатного покоя, если не запятнана грехом, и жестокие муки за совершенные грехи.

...

 

Душа не имеет национальности и тем более привязки к конкретному месту. Это наше, человеческое глубочайшее заблуждение, идущее от порочности разума и суждений. Что делать! Такова вторая формация. Единственное что она имеет, в частности при прохождении второй порочной формации, когда копятся знания о Мире – свободу самовыражения.

И вам этого не достаточно? Понимаю. Человеческий фактор в своем негативном факторе сыграл злую шутку. Мы не способны воспринять позитив, ИСТИНУ. У вас есть шанс, он появился – не теряйте времени.

автор

 

***

 

уйдёт по ссылке в ближайшее время на своё место

Статья Игоря Дедкова

Если смотреть правде в глаза...

 

опубликована в авторском сборнике:

 

Владимир Богомолов

Момент истины

Роман, повести, рассказы

544 стр.

М.: Известия, 1984 г.

Содержание:

Владимир Богомолов

Иван (повесть), стр. 5-62 

Первая любовь (рассказ), стр. 63-66 

Кладбище под Белостоком (микрорассказ), стр. 67 

Второй сорт (микрорассказ), стр. 68-70 

Кругом люди (микрорассказ), стр. 71-72 

Сердца моего боль (микрорассказ), стр. 73-74 

Зося (повесть), стр. 75-124 

Момент истины (В августе сорок четвертого...) (роман), стр. 125-533 

Игорь Дедков

Если смотреть правде в глаза... (статья), стр. 534-542 

 ***

 

Владимир Богомолов существует и присутствует в современной литературе только своими книгами. Ни интервью, ни статей, ни речей, ни щедрого оповещения о своих творческих планах, ничего – кроме книг. В конце концов, у каждого свой характер. В конце концов, у каждого свои представления о долге и чести писателя, о писательском образе жизни и может быть самое важное – об ответственности за написанные и произносимые слова.

Для такого непростого существования и присутствия необходимо, чтобы книги удерживали отчетливо отдельный, свой, хорошо различимый, памятный и дорогой смысл, не теряющийся в общем контексте литературы. Все богомоловское в ряду лучших явлений военной прозы сохраняет такой смысл, не смываемый временем. Это достигнуто не за счет сенсационности материала, не благодаря угождению распространенным вкусам, создающим спрос и молву; все это здесь ни причём. Речь идет о том смысле, который вырастает из отношений художника с действительностью и выражает своеобразие этих отношений, этого продвижения художника к истине. Вся богомольская проза – один дом. Эта книга растёт медленно, но у неё твёрдый надежный состав. Всё что в неё входит, старое или новое – в ней и остаётся и вычеркнуть ничего нельзя. Это так. Растёт медленно, но у неё есть будущее, нам есть чего ждать. И всему что написано или пишется – свой черед. Один том – это не много. Но что из того?

Герои романа Владимира Богомолова «Момент истины» («В августе сорок четвертого...») воюют не числом, а уменьем. Всеми своими действиями, всем своим пониманием долга и возникшего положения они опровергают якобы заведомые преимущества больших чисел и количеств, их решающую роль. Автору близка вера его героев, он тоже по-своему её исповедует. Как и они, он верит в честную, исполненную до конца, до «результата», работу, верит в силу умения и знаний, в решающие преимущества достойно мыслящей и ответственно действующей личности.

У В. Богомолова был повод сказать твердо: «По моему убеждению, которому я неуклонно следую, автор может писать только о том, что он знает досконально («Я это знаю лучше всех на свете — живых и мертвых, — знаю только я»)».

Но мало ли что твердо говорят, мало ли в чем уверяют себя и других!

Не тот, однако, случай, чтобы сомневаться... Почти четверть века назад был написан «Иван», и ничто в том рассказе с тех пор не поблекло, не потеряло смысла. Ничто в нем не побуждает сегодня делать скидку на время, обстоятельства, литературную неопытность автора и т. п. А рассказ-то был первый. Первый рассказ Богомолова. Первый – и сразу замеченный и заставивший запомнить имя нового писателя.

Первый и прямо таки канонический текст и незачем задним числом добавлять ему прогрессивности или стилистического блеска. Первый и сегодня это ясно – христоматийный, в лучшем смысле этого слова, годный для чтения, образования чувств всем и надолго.

Теперь без рассказа «Иван» наша военная проза непредставима. Как непредставима теперь без всего богомоловского: без «Зоси», без коротких рассказов («Сердца моего боль» и др); без романа «Момент истины» («В августе сорок четвертого...»). Теперь книги Владимира Богомолова знают во многих странах мира: только роман, впервые опубликованный в 1974 году издан общим тиражом шесть с половиной миллионов экземпляров на 26 языках. На 32 языка переведён «Иван», общий тираж которого превысил семь миллионов экземпляров.

Иногда о первых своих публикациях – рассказах, повестях, даже романах – стараются забыть. Их не переиздают, признавая художественно слабыми, идейно бедными и устаревшими. Стыдно бывает перечитывать, не что переиздавать.

Владимиру Богомолову незачем что-либо забывать. Не от чего открещиваться. Кажется, что поры литературного ученичества у него вообще не было. Во всяком случае, ничего ученического на всеобщее обозрение он не выставлял. И ни к каким сильным литературно-общественным поветриям, к влиятельным обстоятельствам не приноравливался. Он опубликовал только то, что выдержало его самосуд. Он и в дальнейшем поступал так же: публиковал то, что отвечало его жестким требованиям к себе, к литературному делу. Уровень этих требований проверен и проверяется временем. Он подтверждается как достаточно высокий: богомоловская проза без потерь продолжает нести в себе «момент истины», момент искусства и правды ясно осознанной и необходимой.

Владимир Осипович Богомолов принадлежит к поколению двадцать шестого года. Он воевал совсем юным, был ранен, не раз награждён. Позади остались фронтовые дороги России, Украины, Белоруссии, Польши, Германии, Манчжурии. Он служил в армии и после войны. Словом, был профессиональным военным – стал профессиональным писателем.

Выражение «профессиональный военный», однако, более определенно по смыслу, чем «профессиональный писатель». Когда писателя хвалят за профессионализм, то это может означать разное. Например, то, что он хорошо знает свое дело, ремесло. Или то, что он споро выполняет любой заказ. Или же то, что он поставил сочинение романов или стихов на поток.

Герои богомоловского романа, контрразведчики-розыскники, профессионалы иногда говорят о «факторе человечности» и «моральном аспекте» своих действий. Идет жесточайшая война, их воинское ремесло изощренное, рискованно, кроваво; человечность и обычная мораль присутствуют в нем как «фактор» и «аспект»; большее их участие практически, недостижимо. Но и простое их присутствие – уже акт доблести и благородства, уже благо, и дается оно нелегко.

Для Богомолова-писателя человечность и моральность – всеопределяющий угол зрения; литературный профессионализм – лишь «фактор» и «аспект». Он всецело подчинен и служит заветной главной задаче: «О том, что знаю лучше всех на свете, сказать хочу. И так, как я хочу» — Твардовский.

О сыне полка, о краткой и бренной любви на войне, о приключениях разведчиков и контрразведчиков писали до Богомолова, и не раз. Но это его не смутило. Он писал об этом вроде бы про то же самое, но по-другому, и про другое, в других целях. Чаще всего он превосходил в знании предмета, но еще важнее, что понимал его глубже и видел дальше. Может быть, богомоловские истории потому и врезающей в память, что в них ощутима некая абсолютная правота, словно в них все художественно исчерпано и прояснено до конца? Словно и в самом деле там – момент истины, и не какой-нибудь частной, мелкой, короткой, а той, что связана с надеждой жизни на духовно стойкого и морального человека, на его победу.

Кажется, нет литературы более жестокой и мучительной, чем та, что говорит о войне. Однако, чтобы не было предметом изображения, художник следует одним и тем же нравственным убеждениям, если они тверды. Материал войны неизбежно жесток, перенасыщен смертью или её угрозой. Многим моральным заповедям и запретам там нет места. Они мешали бы войне быть войной. Но сам-то художник принадлежит ни войне, ни её законам и даже сознавая страшную необходимость её, по выражению Толстого, для своего отечества, он остро чувствует как вся жизнь и весь человек под действием могучих беспощадных обстоятельств отклоняются от того, что ещё вчера казалось нравственной осью бытия. Если и колеблемый, и даже сильно, но все равно существующей. Отклоняются, но помнят о ней и стремятся к ней вернуться. Бездна войны, народного страдания, равно как и высота духовной народной стойкости и мужества нуждаются, с точки зрения художника в каком-то измерении и художник пытается такое измерение найти.

Иногда думают, что самые суровые и категорические наши военные писатели Василь Быков и Владимир Богомолов. Может быть так и есть. О высоких требованиях к человеку, которое содержится в их книгах, писалось не однажды. Героическое, кажется, трудно совместимым с истинно человеческим. Там, где жестко высокие требования, человечности вроде бы нечем дышать. Человечность это вроде бы, тогда когда пишут – «и нет на земле виноватых». Но отвлеченности легко толковать вкривь и вкось. Художественная конкретность в этом смысле всё ставит на свои места и тогда много виднее, где гуманность и где – жестокость. Где мужество и где деловитость убийц. Где добро и где – зло.

Иван Буслов, разведчик, лазутчик был совсем ещё ребёнок. Узкоплечий, с тонкими ногами и руками, на вид не более десяти - одиннадцати лет, хотя по лицу угрюмому, не по-детски сосредоточенному, с морщинками на выпуклом лбу ему можно было дать, пожалуй, и все тринадцать. Таким впервые увидит Ивана старший лейтенант Гальцев, когда мальчик вернется с того берега. Внимательными, добрыми глазами Гальцева смотрим и мы. Этот угол зрения в рассказе неизменен. Лишь в самом конце строки немецкого документа вдруг заставят нас представить себе другой взгляд. Врага.

Можно было добавить страшного и даже ужасного, рассказав о скитаниях мальчика в тылу немцев. Для этого нужно было переменить угол зрения, взглянуть на всё глазами мальчика или еще как-то, всё ведая и всё проницая, то есть явно переступив границу отделяющую твердое авторское знание от предположений и фантазий. Хорошо это или плохо, но переступить эту границу Богомолову трудно и по сей день. Возможно, вышло бы гораздо чувствительнее, страшнее, но писатель предпочел, чтобы вместе с Гальцевым мы испытали, пережили горькую беспомощность взрослых перед лицом такой детской судьбы. Остро поняли всю её противоестественность. Расслышали заключенный в ней укор.

Мальчика в рассказе редко называют Ванюшей, Ванюшкой. Взрослые сдержаны. Ласковые слова – мало подходящие. Нельзя же жалеть мальчонку, а потом самим снаряжать его туда, где не им, а ему предстоит рисковать жизнью. Взрослые, боевые офицеры как бы даже стесняются Ивана. Им неловко при нём, беспокойно, не по себе. Мы то сильные вооружённые, здесь среди своих. А он полураздетый, полуголодный, беззащитный скитается там во вражьем тылу за вершок от смерти и ничего нельзя поделать, ничего нельзя изменить. Это вдруг возникающая не детская сосредоточенность взгляда. Это медленная, неохотная еда, будто он отвык есть, и привыкать уже нет смысла. Какое-то внутреннее страшное напряжение держит и не отпускает его. Ивана не остановить, не вразумить, ни спрятать от войны. О нём говорят что ему ненависть душу жжёт. Наверное то, что мог видеть и пережить этот мальчик, плохо поддаётся словам. Писатель и не ищет таких слов, боясь не правды. Он полагается на наше воображение. Он знает, оно содрогнётся, пытаясь представить тебе, как на руках мальчика была убита его маленькая сестрёнка. Богомолов не описывает катастрофы счастливого детского мира. Он позволяет нам увидеть последствия катастрофы и этот бесцветный сжигающий пламень ненависти. Когда никого нет, Иван играет в землянке как все мальчишки на свете во все времена. Стол перевёрнут. Мальчик разгорячен, в руке нож, на груди бинокль… Похоже, что, даже играя, он продолжает рассчитываться с врагом на этот раз волшебно могущественный и не уязвимый. А во что же ему ещё играть? Мог бы спросить нас писателей. Во что? Нет не приключения храброго юного разведчика, неуловимого мстителя в тылу врага описал Владимир Богомолов, хотя мог бы, мог бы. Он исходил из того, что детям на войне делать нечего. И если там для них нашлось дело, то это несчастье, беда и повода для восхищения и подражания тут нет. Можно ли желать кому-либо повторения такой судьбы и таких подвигов?

Судьба Ивана Буслова никак не располагает к умилению, к рассуждениям о героизме; мешает возникающее чувство огромной, неискупимой взрослой вины.

Стрельбы у Богомолова мало, но какова война, сомнений не остается, иллюзий тоже. Преувеличенным представлениям о «факторе человечности» тут не развернуться. Вот короткое воспоминание в «Зосе» о недавнем бое: «Я, ошалев от удара прикладом по каске и озверев, дрался врукопашную запасным стволом от пулемета; выбиваясь из сил и задыхаясь, катался по земле с дюжим эсэсовцем, старавшимся — и довольно успешно — меня задушить, а затем, когда его прикончили, зарубил немца-огнеметчика чьей-то саперной лопаткой».

Вот описание в романе того, что розыскники называют «экстренным потрошением» агента: Таманцев «бутафорит», лицо искажено, гимнастёрка разодрана до пояса, захлёбываясь руганью и слезами, изображает истерику. Он сейчас своими руками прикончит этого гада, убившего лучшего друга Ваську. Тяжёлое, малопривлекательное, но необходимое выходит актёрство. Или вот автор доскональное изображает «качания маятника» в исполнении того же Таманцева, Точные, выверенные, суровые слова но другим здесь нечего делать. Для изображения такой схватки, такого ремесла они не годятся.

Все эти беспощадные глаголы «задушить», «прикончили», «зарубил», «всадил». Все жаргонные словечки розыскников «потрошение», «качание», «чистильщик» и «волкодав» и другие, а главное – все, что стоит и возникает за ними, – не очень-то удовлетворительно и похвально с отвлеченно-эстетической и отвлеченно-нравственной точки зрения. То, чем заняты Таманцев и Алехин, может даже покоробить иную тонкую душу. Но тонкие души забывают, что война вообще малопригодна и что существует чёрная работа, которую нужно делать во имя спасения многих. Таманцев действует, и ему неважно, как он выглядит со стороны; ему вообще не приходит в голову, что возможна какая-то третья, все рассуждающая сторона.

Эта сторона возникает в романе в лице автора, и автор не сомневается, что его герои правы. Они противостоят несомненному, страшному врагу своего народа, и всякая отвлеченность от этого основного факта – безнравственна. Герои романа стоят на самом острие категорического приказа, далее приказывать некому. Далее нет никого. Да они и не хотят уйти от ответственности. Они ясно сознают: «никто за нас это не сделает;..» Они добьются «результата» и «момента истины», и это будет торжеством воинского уменья, ума, мужества, торжеством профессионализма над «любительским» подходом к делу войны.

«Момент истины» – это есть момент получения от захваченного агента сведений, способствующих поимке всей разыскиваемой группы и полной реализации дела. Такой «момент истины» равнозначен полному успеху, победе, торжеству дела, но слово «истина» сохраняет здесь и свой прямой смысл – происходит решительное прикосновение к правде, к голому проводу правды. После романа Богомолова выражение «момент истины» вошло в журнально-газетный обиход и нещадно эксплуатируется. Ничего особенно хорошего в этом нет. Слова изнашиваются, к ним привыкают. Но, слава Богу, это происходит за пределами романа и его продолжающейся жизни.

Полиевский однажды писал, что современная трезвость, относясь к литературе с прежним уважением, доверяет ей меньше. В документе она видит свободу от иллюзий. Современная трезвость не столь уж узка и бескрыла. Её недоверчивость можно понять. Также не трудно понять, почему она так высоко ставит освобождение от иллюзий, то есть всё тот же «момент истины». Прикосновение к правде, истине, как известно, потрясает, но не убивает. Оно разительным образом улучшает наше зрение и позволяет делать более сознательный и более достойный выбор.

В романе Владимира Богомолова есть правда, рассеивающая пелену иллюзий и розового тумана. Раздвигающее наше знание о многообразном содержании войны, о мере человеческих испытаний. Богомолов являет блестящее знание избранного материала во всей его конкретности, терминологии, технологии, организации, проблематики, человеческого состава. Для Владимира Богомолова то, что называют материалом – святое вместилище памяти, боли, восхищения, горечи, гордости. Этот материал освоен, как говорят в таких случаях, изнутри. Можно догадаться и оценить, что за этим, какой опыт стоит.

Каждый шаг, каждое усилие группы Алёхина воспроизведены Богомоловым тщательно и конкретно. Выявлена сложная и тяжёлая технология её ремесла. Но даже высокий профессионализм не исключает ошибок. Захватывающе изобразив, как Алёхин и его товарищи с полным напряжением сил тянут по началу «пустышку», писатель ничуть не уронил их достоинства в наших глазах. Мы убедились, что эти люди имели дело с умным и дальновидным врагом. Что поле их действий было необычайно сложным, а их решения отличались гибкостью, учётом всех реальных обстоятельств, непредвзятостью и честностью выводов. Преимущества профессионализма выявлены в романе не случайно. Хотя «чистильщик и волкодав» Таманцев без конца клянет прикомандированных, «помощничков балласт», от который толку на грош. Тут нет высокомерия и даже намёка на суперменство.

Профессионализм для розыскников Богомолова означает умение с наименьшими затратами и в кратчайшие сроки добиться наибольшего результата. Именно такой профессионализм имеет определённую нравственную основу. Эти люди убеждены – ловить шпионов их привилегия, их удел на войне и потому они не хотят не квалифицированной помощи, не хотят напрасных смертей.

Требование к скорейшему результату становится к середине романа категорическим, даже угрожающим. Над головами Егорова и Полякова нависают не сулящие ничего хорошего начальственные слова, а очередная подстегивающая шифро-телеграмма, открывает перед ними перспективу специального трибунала.

Результата требует и ждёт от своих розыскников генерал Егоров. Но даже упомянутые перспективы не ввергают его в круговорот нарастающей спешки, всеобщей лихорадочной активности и страха перед верховной волей. Должно быть, в труднейшую минуту своей жизни генерал передаст в Москву слова, исполненные редкого мужества и профессиональной чести. «Надо смотреть правде в глаза. Всё без исключения предпринято и делается. Однако никаких гарантий, что разыскиваемых удастся взять сегодня или, даже завтра, нет и быть не может».

Сколько не перечитывай – удивительные по внутренней силе и достоинству слова. Слышат ли их? Результат, во что бы то ни стало, быстрее – требуют от Егорова его высокие руководители, твёрдо заявляя – «нас не интересует процесс розыска сам по себе – нам необходим результат».

Писатель показывает, что результат действительно необходим. Под угрозой срыва оказывается важнейшая стратегическая операция. В тоже время, очевидно, что в дело розыска вовлекается множество лишних, подстраховывающих друг друга лиц, встревоженных собственной судьбой в случае неудачи. Именно в этот момент число всё явственней начинает брать верх над умением, над компетентностью, над трезвой и честной оценкой фактов. А категорическому, самоуверенному слову всё больше кажется, что оно всемогуще. Вырастающий на наших глазах огромный снежный ком поразительных по размаху усилий, рискует сорваться с горы на удачу дав минимальный, недостаточный результат.

Недаром Егоров задаётся вопросом, в котором отразилась одна из основных нравственных проблем романа. «Давайте уясним, что для нас важнее – момент истины и все концы или же создание видимости нашей активности». Видимо одно из главных и постоянных различий между любительским и профессиональным решением задачи заключается в том, что результата добиваются в первом случае любой ценой, а во втором – наименьшей. Впрочем, в первом случае за результат может сойти и бурная пустая активность.

Сама художественная логика романа приводит нас к мысли о тружениках войны, твёрдо знавших своё дело и свой долг.

Они, действуя на острие приказа, добывают результат. Развязывают все концы, приближая в полную меру своих человеческих сил, момент высочайший для них истины. Победы над гитлеровской Германией.

Война и воинское ремесло героев предопределяют в прозе Богомолова даже особенности ее стиля. Воспроизводится не только словарь, но и сам образ мысли, способ рассуждений, ищущий точности и краткости, опускающий эмоции. Но тщательное воспроизведение всего специально-военного, «технологии» и «философии» розыскного дела не является для Богомолова самоцелью. Он стремится к максимальной достоверности всей обстановки, всех обстоятельств, потому что иначе желанной правды не достичь. Иначе ему не добиться своего, художнического «момента истины».

Органически вошедшие в роман подлинные оперативные документы – сводки, записки, спецсообщения, шифротелеграммы – еще более укрепляют эту достоверность, придавая ей исторически конкретный и объективный характер. События романа находят обоснование и продолжение в документах; содержание, логика и тон документов отражаются на героях романа, нагнетая напряженность и драматизм; иные действующие лица завершают свою романную судьбу в документах, другие являются из документов, чтобы действовать. Образуется слитое с документом единое художественное произведение, всесторонне и неотразимо аргументированное. Оно выходит за рамки приключенческого жанра хотя бы уже потому, что смысл его не исчерпывается искусной интригой и благополучным исходом приключения. Это для нас приключение, а для героев романа – тяжкая, смертельно опасная работа. Для них это их жизнь, другой никакой сейчас нет, другая – в тревожных письмах из дому, в переживаниях за судьбу близких, в редких воспоминаниях о довоенных надеждах.

Иные из них – Алёхин, Поляков и профессионалы-то поневоле – такими их сделала война. В романе – только часть жизни воюющих людей; но она сохраняет всю полноту смысла, не сводимого к детективной логике и схеме – «ищут, нашли, схватили». Мы постоянно чувствуем, что решая сегодняшнюю неотложную задачу, поглощенные ею, герои романа держат в уме ещё более значительную сверхзадачу и она в военных терминах, пожалуй, не вполне выразима.

Война не перестаёт быть войной, военные заботы военными заботами, но повсюду у Богомолова, во всем, что написано, изображено, присутствуют и внимательно смотрят широко открытые, живые человеческие глаза, вбирающие весь доступный им мир – без изъятия, без пренебрежения чем-то, без каких-либо шор. Да, они смотрят пристально и цепко, и всякий персонаж романа, даже проходной, мимолетный, предстает как живой, но разве не будь этих глаз, поверили бы мы в этих розыскников? В их искусность и наблюдательность, тут и весь жаргон не помог бы! Не поверили бы ни за что!

Этот роман западает в память многими лицами и не одного безвестного, стёртого, не прорисованного. Каждый человек, какой бы малой не была его роль в событиях увиден взглядом незаметным, острым и не равнодушным. Здесь нет лиц приблизительных, своей судьбы или своей отдельной правды. Кровавый отблеск лежит на всём, что есть, что ещё случится с отцом и сынов Васюковы. Тягостная и душевная драма горбуна Свирида. У героического поступка хуторянина Окулича оказывается совсем не героическая природа. Страшная, трудно постижимая ожесточенность движет немецкими шпионами Анной Ивашовой и Мищенко.

А сколько живой характерности и живого смысла в пани Грылинской, матери юного варшавского повстанца. В бывшем воре Борискине, шофере продовольственного склада. В болтливом разбитном старшине из Лиды. В молодой крестьянке Юлии Антонюк, впрочем, тут кажется, никого не забудешь ни особиста Комалова, ни генерала астматика, ни огородника из бывших русских поручиков. Искусно построив роман, Богомолов не переборщил, однако, с искусностью. Эта постройка лишена каких-либо заметных литературных ухищрений. Она в известном смысле может быть даже анти литературна, если под литературностью разуметь нечто правильное, складное, отутюженное. Если ряд глав и написан от лица Таманцева или Алёхина, здесь использован популярный приём, то сделано это ради полноты центральных характеров. Для укрупнённого показа работы их ума и души. Мы на стороне Алёхина и Таманцева, Блинова и Полякова, не только потому, что они – наши, но и потому что автор открыл нам их внутреннюю жизнь. И стало ясно, что какими бы разными они ни были, это люди чести и долга. Люди для обстоятельств такой войны, просто хорошие и достойнейшие.

По всему видно, что глаза автора не претерпелись к злу и безобразию войны. Не обвыклись среди беды и горя. Им открыта боль жизни, ввергнутой в это смертоубийство. Им открыто мужество человека, чувствующего эту боль вокруг и в себе и воюющего во имя возрождения человечности.

В «Зосе» взгляд автора соединяет погожее утро в польской деревушке, бойцов за ловлей раков на речке, счастье покоя и передышки, красоту окрестностей, память о жестокой рукопашной, чтение Есенина, прекрасную юную полячку, двести три похоронки, которые нужно заполнить. А герой — «совсем еще мальчишка, мечтательный и во многом несмышленый...» Но он уже начальник штаба батальона, в котором мало кто уцелел, и ему невмоготу вносить в эти форменные бланки имена тех, кого он знал и помнит живыми. Ему невмоготу повторять каллиграфически заполненный образец с официально-казенным обращением: «Гр-ке...», и он ищет слов проще и человечней, чтобы смягчить эту сухость, весь ужас разносимой им вести. Что ж, думает он, если в штабе бригады не заверят «мою самодеятельность печатью», перепишу заново — «в батальоне имелись еще тысячи две чистых бланков» - не малый запас. Все существует вместе и рядом. И все вместе проходит всегда: эта пауза между боями, заполнение похоронок, запах яблок и меда в саду, семнадцатилетняя польская девочка, и отчаянно-робкое, юношески-чистое чувство к ней. Это то, что от века называют первой любовью, и даже война со всеми её законами не может ее заглушить или исказить, не может справиться с нею. Эта любовь так и канет. Мелькнет чудесным, светлым общением; нет ей воли и времени, она оборвана и обречена, но во имя ее света и с горечью об ее утрате существует теперь эта короткая повесть. Существует для новых поколений, сберегая и распространяя тот свет.

Боль жизни, терзаемой войной, обнаруживает себя у Владимира Богомолова резче всего через гибель или несбыточность молодых надежд («Сердца моего боль», «Первая любовь», «Зося»), через страдание детей («Иван», «Момент истины»). На войне нужны твёрдые люди – это известно. «Неврастеник ты – лечиться надо!» – пошучивает над Гальцевым офицер разведотдела Холин. «Гнилой сентиментализм!» – обрушивается на героя другой богомоловской повести его командир. Автор уважает людей типа Холина, любит и ценит их, но твёрдость в его понимании много надёжнее и приемлемее когда соединена с неутраченной чувствительностью, с человечностью.

Чем должны заниматься дети в приключенческом романе рядом с твёрдыми людьми? Во множестве сочинений дети прекрасно им помогают, успешно обнаруживают, выслеживают и даже задерживают шпионов, диверсантов и контрабандистов.

Богомоловские герои, как ни странно обходятся собственными силами. Но дети в романе есть, хотя не понятно, что же им тогда там делать? Им действительно нечего было бы там делать, если роман был приключенческим. Но в том то всё и дело, повторяемся, роман не о приключениях, а о такой жизни.

Группа Алёхина действовала, а вокруг шла жизнь, пусть далёкая от нормального состояния, но всё-таки жизнь. А какая жизнь без детей? Разумеется, детей можно было бы не замечать, но автор и его герои, почему то пренебрегли этой возможностью. Вспомним, как возникают в романе детские лица, как рождается и участвует философия романа – мысль о детях. Алёхин уже собрался уходить из хаты председателя сельсовета Васюкова, когда груда тряпья на печи зашевелилась. Сунув руку в тряпьё, Васюков вытащил оттуда и быстро поставил на пол мальчонку, примерно двух с половиной лет, беловолосого, в стиранной перестиранной рубашонке. У мальчика не было левой руки. Из короткого рукава рубашонки выглядывала необычно маленькая, багровая культя. Алёхин за войну перевидел всякое и всё же ему сделалось не по себе при виде этого крошечного калеки с такой подкупающей улыбкой, смотревшего ему в глаза. Уходя из села, Алёхин оглянется, посреди улицы подпрыгивая на костылях двигался Васюков, а позади него, силясь не отстать бежал малыш с краюшкой зажатой в руке.

Владимир Богомолов сдержан в описании переживаний, но то, что видят его герои, на что оглядываются красноречиво само по себе. Беззащитность ребёнка, невозможность помочь, предупредить новые беды – это то, с чем плохо справляется разум, алёхинский, авторский, наш.

Позже Богомолов расскажет о полученном Алёхином письме. Его семья осталась на зиму без дров, а четырёхлетняя дочка больна. В мыслях Алёхина о дочери самым ужасным было сознание своей беспомощности. Сознание, что там далеко в Заволжье страдает маленькое, столь дорогое ему существо, а он не в силах, не в состоянии чем-либо ей помочь.

Железный человек Таманцев оставляет Юлии Антонюк продукты, которые надлежало изъять. Во всяком случае, кто-нибудь другой свободный от гнилого сентиментализма непременно изъял бы. Только что, рискуя жизнью, Таманцев пытался задержать и убил вражеского агента, дорогого для Юлии человека. Причин быть добрым к этой женщине, у Таманцева нет. Но сидя в засаде, он подолгу рассматривал в бинокль её маленькую дочку. Когда она, наигравшись, заснула на траве, Таманцеву стало скучно и одиноко. Кто бы ни был его отцом, думал Таманцев, какой-нибудь фриц, Павловский или ещё кто-нибудь, чем она виновата? В рапорте, объясняя, почему не изъяты продукты, он укажет – наличие голодного ребёнка.

Тот же Таманцев вспоминает свою первую встречу с вражескими агентами-парашютистами. Все четверо были в нашей военной форме и везли с собой для прикрытия русского мальчика, подобранного где-то у границы. Их радистку мальчик был приучен называть мамой и в разгар стрельбы, охватив эту женщину, окровавленную, полуживую обеими руками, он дико кричал. В этой страшной передряге она наверняка казалась ему самым близким человеком.

Таманцева иногда называют суперменом, но позволительно заметить, что так называемые супермены обычно не принимают близко к сердцу мелких подробностей жизни и прежде всего чужого страдания и чужой боли. Они не видят их в упор. Страдания детей в романе Владимира Богомолова, как ещё один сигнал о бедствии, которое терпит жизнь. Детские лица и судьбы мелькнувшие в романе ещё одна подробность реального жестокого мира Алёхина и его товарищей. Приказ приказом, долг долгом, но героев писателя ведёт и другое. Они видят как распоясалось зло и в полную меру своих сил возвращают жизнь к её нормальному состоянию.

У Владимира Богомолова дети словно напоминают взрослым о чём-то чрезвычайно важном, полузабытом, заглушенном. С ними возникает новое, предельно ясная, неопровержимая мера происходящего. Быстро осознаётся, что дети тоже видят всё это и что на самом краешке жизни, они – беззащитнее всех.

Владимир Богомолов как человек и художник решительно отвергает схематическое скороспелое мышление, огульное упрощённое определение людей и явлений, всякую нравственную неопределённость. Люди в его романе выбиваются из-под готовых заблаговременных жёстких определений. Жизнь и людей предлагается рассматривать непредубеждённо, ничего заранее не предрешая.

Отвердевшая, упрямая, прямолинейная мысль приводит помощника коменданта Аникушина к непоправимой ошибке. Да и сама аникушинская предубеждённость вырастает под воздействием испытанных им на себе категорических и несправедливых оценок человека. Когда в романе произносятся слова о безответственности и чуть ли не о саботаже, то от них веет холодом всё того же удобного все облегчающего схематизма, знакомой огульности, ищущей повсюду виноватых и не желающей считаться с объективной реальностью. Автор не упускает ничего, что могло бы объяснить и оправдать слова о саботаже и прочее. Тем яснее, очевиднее их глубокая несправедливость. За ними нет даже опасения, быть не справедливыми, словно сомнения по этому поводу и в самом деле занятия для неврастеников.

Автор говорит нам ясно – решающая роль в изображаемых событиях принадлежит группе Алёхина, а также Полякову и Егорову. Это они достигли результата. Это их заслуга и победа. Понимание этой роли, а также всего воспроизведённого в романе механизма военного управления восходит на наш взгляд к толстовской традиции.

Навязчивое долженствование чувствует себя в этом романе столь же худо, как и в реальной жизни. Видимости порою очень активной, весьма убедительной и самоуверенной противостоят действительный человек и его действительное дело. Истина у Богомолова, как бы поднимается снизу. Она вполне и сколько угодно может не совпадать с домыслами, предположениями, теориями, вообще с должным, с абстракциями. В ней всегда есть неожиданность – признак жизни.

Владимир Богомолов исходит, скажем не из того, каким должен быть человек, спасший от немцев комиссара, а из того каким он был на самом деле в том конкретном неповторимом случае, вошедшем в роман. Так читатель открывает для себя Окулича с его страхами и отчаянным желанием уцелеть при всех. И комиссара то, он спас оказывается не из каких-то там убеждений, а просто заранее страшась партизан больше чем немцев.

Образ мысли Аникушина и его судьба, также заставляют нас думать о том, что никакая схема не может быть годной на все случаи жизни и что всякий раз нужно наново вглядываться в человека или явление, чтобы ни ошибиться. Эта мысль может показаться черезчур простой, общедоступной и очевидной, однако роман Владимира Богомолова убеждает нас в том, что до общедоступности и очевидности чаще бывает далеко, чем близко.

В этой книге историческая и человеческая конкретность войны, неопровержимая и неожиданная.

Проза Владимира Богомолова чужда всему мнимо-значительному, манерному, нарочито-«художественному», нравственно-неразборчивому. Она неизменно сдержанна и благородна, достоверна и убедительна. Все, о чем она говорит, серьезно, независимо от расхожих мнений и модных поветрий и основано на том же суровом чувстве ответственности, которое вело героев писателя: «Никто за нас это не сделает...»

Читая Владимира Богомолова, понимаешь, этому писателю и человеку можно верить. Он рассказывает о войне, словно видел мысленно всю Россию, где в каждой второй или третьей семье кто-нибудь не вернулся.

 

Игорь Дедков

***

 

тебе, дорогой читатель, как замечательное дополнение

к техническому материалу Послания Бога людям Земли

автор

25.09.2018 г.

 


 

«По всему видно, что глаза автора не претерпелись к злу и безобразию войны. Не обвыклись среди беды и горя. Им открыта боль жизни, ввергнутой в это смертоубийство. Им открыто мужество человека, чувствующего эту боль вокруг и в себе и воюющего во имя возрождения человечности»

 

В заключении к теме, коллаж актера Алексея Макаровича Смирнова. Симпатия к нему была с самого детства. «Операция «Ы» и другие приключения Шурика», «Айболит-66», «Свадьба в Малиновке», «Полосатый рейс», «Деловые люди», «Добро пожаловать или посторонним вход запрещен», «Семь стариков и одна девушка» и конечно – «В бой идут одни „старики“».

 

 

 

Рембо отдыхает...

конечно отдыхает, потому что это - настоящее

 

 

 

Он был великой скромности человек. Он о своих подвигах никогда не рассказывал. Но награды, ордена Славы говорят сами за себя. И медаль «За отвагу». Он недюжинного мужества был человек: не ныл, не плакался, он улыбался, он смеялся, он нас смешил. Великой щедрости дар.

Елена Санаева

Прежде всего в Алексее Макаровиче удивлял разрыв «между формой и содержанием». Внешне казалось, что это такой увалень, невежда, мужлан, который прочёл всего две книжки, да и в кино его взяли будто бы из-за фактуры… Но все это — маска, за которой скрывался умный, ранимый, начитанный человек, который действительно много знал и много чем интересовался. Он никогда этим не хвастал, никого и ничего не цитировал. Был, так сказать, весь в себе.

Яков Костюковский

(взято с Википедии)

 

 ***

 

Что добавить? Когда я узнал, кем он был на самом деле – симпатия к нему выросла до Неба. Настоящий солдат, замечательный воин, скромный и немногословный… и ещё хочется повторить «умный, ранимый, начитанный человек, который действительно много знал и много чем интересовался». Замечательный живой пример настоящего к замечательному роману Владимира Богомолова «Момент истины». Алексей Смирнов, думаю не раз через это прошёл.

В бою надёжнее него не было наверно солдата. Награды и описание боёв говорят сами за себя. Многие его коллеги по цеху и знакомые не знали обо всём этом, но ценили в нем человека – вот портрет души того, кто прошёл войну, был тяжело контужен, но выжил несмотря ни на что. Он убивал своих врагов лицом к лицу, рукопашная схватка была ему хорошо знакома. Но это не привело его в стан Тьмы, не сделало жестким и циничным человеком. При всей своей добродушности и мягкости – в бою, на грани смерти, он был настоящим солдатом и надёжным другом. И не потерял главного – что мы и видим до сих пор, когда опять на экране возникает образ МАКАРЫЧА.

Честь и хвала тебе, Алексей Макарович!!!

 

26.09.2018 г., автор